В научной литературе не раз приходилось сталкиваться с ошибочными заявлениями о том, что видный писатель, публицист и общественный деятель Северного Кавказа середины XIX в. Адиль-Гирей Кешев (литературный псевдоним Каламбий) является адыгским просветителем. Подобное мнение в советском кавказоведении было широко распространено, пока специалисты не доказали абазинское происхождение Кешева. Ключевыми доводами в решении этого вопроса стали обнародованные Л.Г. Голубевой данные. Во-первых, о факте рождения Кешева в семье абазинского князя Кучука Кечева и, во-вторых, хроникальное сообщение в газете «Кавказ» за 1858 г.: «Вслед за тем ученик VII класса, также из почетных горцев, Абазинец Адиль-Гирей Кешев, особенно выразительно прочел сочинение «О сатирическом направлении русской литературы при Петре, Екатерине и в настоящее время».
Казалось бы, на этом вопрос этнической принадлежности известного северокавказского просветителя можно было бы считать закрытым. Однако тот факт, что Адиль-Гирей «писал только о черкесах», до сих пор (спустя 50 лет как прояснились основные штрихи биографии писателя) дает основание по незнанию, а порой и сознательно многим исследователям-кавказоведам использовать по отношению к личности Кешева целый ряд стереотипных штампов: адыг, адыгский просветитель и т.д. Особенно прискорбно видеть подобное отношение у ученых (в частности у Л.Г. Голубевой и Р.Х. Хашхожевой), которые, непосредственно занимаясь изучением и популяризацией биографических сведений, литературного наследия А.-Г. Кешева, напротив, должны придерживаться принципов объективности и научности, избегая, в частности, и этноцентризма в своих изысканиях.
Крупный специалист по проблемам северокавказского просветительства Р.Х. Хашхожева, признавая абазинское происхождение Кешева, упорно продолжала утверждать, что он — адыгский просветитель. Какие же доводы приводились в этом случае? Логика доказательств исследовательницы вытекала из следующего: во второй половине XIX в. различия в бытовой сфере и культуре между адыгами и абазинами были столь незначительны, что наиболее передовые деятели, например, Кешев воспринимали «этническое разграничение… бессмысленным». По этой причине Адиль-Гирей, якобы, «сам себя считал черкесом, адыгом», в «своих художественных произведениях… писал исключительно о черкесах», в послужных списках, как правило, указывался черкесом и никогда не подписывался абазинской формой своей фамилии — «Кечев». Вот, пожалуй, и все доводы, которые приводятся Р.Х. Хашхожевой для обоснования принадлежности Каламбия к адыгам.
Однако документальные источники, да и сами произведения Каламбия, не дают никаких оснований говорить о том, что Кешев отождествлял себя с адыгами и является исключительно адыгским просветителем.
Р.Х. Хашхожева полагает, что потеря изначальной этнической идентичности у Адиль-Гирея была настолько сильной, что он переименовал свою фамилию на адыгский лад и «не придал этому какого-либо фатального значения». Подобные утверждения выглядят недостаточно научными, ведь исследовательница не приводит ни одной цитаты самого просветителя, где он называл бы себя адыгом. Поэтому, что считал Кешев, кем он себя ощущал, ученый попросту не может знать, а сответственно ее утверждения следует рассматривать как догадки и домыслы.
Надо отметить, что смена фамилии отнюдь не тождественна этнической ассимиляции. Кроме того, мы не можем знать наверняка, что Каламбий никогда не подписывался абазинской формой своей фамилии «Кечев»; возможно, соответствующие документы просто пока не обнаружены. Зато в официальной переписке, делопроизводстве неоднократно встречается фамилия Кечев, наверняка, используемая не без ведома Адиль-Гирея.
Р.Х. Хашхожева противоречит самой себе, говоря о том, что Каламбий сам выбрал адыгский вариант «Кешев». Так как ранее, в той же статье, исследовательница отмечает, что под фамилией Кешев абазинский мальчик был записан при поступлении в Ставропольскую гимназию.
Как предположил В.Б. Тугов, произошло это, вероятно, по причине содействия в зачислении Адиль-Гирея в гимназию какого-нибудь адыгского родственника. Р.Х. Хашхожева поддержала эту идею и назвала возможного адыгского родственника Кешева. По ее мнению, им является не кто иной, как дядя Адиль-Гирея по отцовской линии — абазинский князь Даут Хажбиевич Кешев, служивший в российской армии и после отставки обосновавшийся в кабардинском селении Кашироково (Кенже). Возникает справедливый вопрос, почему исследовательница называет Даута Кешева адыгом? Только потому, что он долгое время жил в Кабарде? Кроме того, признавая версию смены фамилии Адиль-Гирея, предложенную В.Б. Туговым и Р.Х. Хашхожевой, необходимо констатировать, что Каламбий все же не сам выбрал адыгское написание своей фамилии, а лишь использовал предложенный другими (возможно, действительно Даутом Кешевым) вариант.
Самый главный довод Р.Х. Хашхожевой, когда речь заходит об обозначении Кешева адыгским просветителем, сводится к тому, что свое творчество этот человек посвятил изображению культуры и быта исключительно черкесов. Здесь вполне логичным контрдоводом служит справедливое замечание В.Б. Тугова о том, что Л.Н. Толстой и А.А. Бестужев-Марлинский, изобразив в своих произведениях быт дагестанцев, не стали сами носителями этнических свойств одного из дагестанских народов.
Разберемся подробнее: почему же все-таки А.-Г. Кешев, будучи абазинцем, писал о черкесах? Надо принять во внимание тот факт, что молодой писатель из горской среды адресовал свои рассказы не только (и не столько) своим соплеменникам, а всей образованной публике тогдашней России. В 1859 г. он посылает свой первый литературный опыт в журнал «Библиотека для чтения». В своих очерках А.-Г. Кешев воссоздает обобщенный образ горца — жителя Северо-Западного Кавказа. Неудивительно, что свою серию рассказов Каламбий озаглавил таким понятным для российских читателей названием, как «Записки черкеса». Ведь передовая общественность России того времени была знакома с населением Кубани и в целом Северного Кавказа благодаря творчеству М.Ю. Лермонтова, А.С. Пушкина и других поэтов и писателей, в произведениях которых, прежде всего, говорилось о черкесах. Вполне понятно, почему А.-Г. Кешев, с одной стороны, воссоздавал в своих литературных опытах объективную этническую картину Кубани (перечисляя ее коренных обитателей: черкесов, абазин, ногайцев и др.), в то же время, как истинный художник слова, избегал излишней детализации, сосредоточившись на собирательном образе жителя Северного Кавказа — «черкеса» — такого знакомого в России литературного персонажа.
Р.Х. Хашхожева, желая подтвердить исключительно адыгскую тематику произведений Каламбия, приводит его фразу из письма к издателю журнала «Библиотека для чтения» А. В. Дружинину: «Я старался в заметках своих избегать всего того, что выходит из повседневного быта черкеса, боясь обвинения в умышленном эффекте. Я желал бы представить черкеса не на коне и не в драматических положениях (как его представляли прежде), а у домашнего очага со всей его человеческой стороною». Следует отметить, что содержание высказывания отнюдь не сводится к определению, о каком народе пишет автор, последнего больше заботит, как показать мирного горца, как поколебать устоявшийся в литературе стереотип черкеса-воина. Одним словом, Кешев выражает здесь свой художественный метод, основанный на принципах реализма, а не романтизма, господствовавшего прежде в изображении кавказских жителей.
По словам Р.Х. Хашхожевой, являясь редактором «Терских ведомостей», А.-Г. Кешев писал статьи, посвященные адыгской тематике, например, «История адыгейского народа, составленная по преданиям кабардинцев Шора Бекмурзин Ногмовым», «Характер адыгских песен», «О незаметном вымирании горских песен и преданий», «Из кабардинских (адыгских) преданий». Прекрасно владея знаниями бытовой культуры черкесов, кабардинцев, адыгейцев, Кешев уделял значительное внимание в своей публицистической, журналистской работе сохранению этнокультурного наследия адыгов. Однако, как видно даже из приведенного самой исследовательницей списка, тематика работ Кешева являлась гораздо шире рамок адыгской проблематики.
Рецензия Кешева на труд Ш.Б. Ногмова, была вызвана закономерным интересом образованного человека к полезной книге, затронувшей его. Вместе с тем обращает на себя внимание резко критическое отношение Адиль-Гирея Кешева к высказанному Ногмовым мнению об имевшем место в прошлом данничестве абазин кабардинцам. «Это мнение только кабардинцев, — отмечает в своей рецензии Кешев. — Сами же абазинцы, не отрицая того, что им приходилось иногда терпеть от десятеро сильнейших кабардинцев, никогда, однако не признавали над собой их власти, и не только во времена автора, но и прежде не платили им никакой дани. Под этою последнею кабардинцы очевидно разумели добычу, какую их шайкам удавалось иногда разбойническим образом захватить в наездах своих на абазинские аулы, преимущественно в рабочее время, когда мужчины находились в поле. Поговорка самих кабардинцев: абазере мезгедре, т.е. абазинец-фазан, употребляется в том смысле, что их одинаково невозможно сделать ручными, указывает на истинное отношение абазинцев к кабардинцам». Вряд ли человек, осознавший себя адыгом по духу, образу жизни, как полагает Р.Х. Хашхожева, обратил бы внимание и стал бы так рьяно протестовать против указанного Ногмовым факта.
Укажем еще на один момент. Р.Х. Хашхожева отмечает, что в послужных списках Кешев «обычно пишется черкесом и редко уточняется — «из абазинского племени». Здесь мы фактически видим подтверждение практики использования в середине XIX в. этнонимов «черкес», «адыг» в собирательном, скорее всего этнополитическом контексте, в качестве надэтнической категории. О чем, кстати, уже в XIX в. свидетельствовали многие наблюдательные современники, а в 1960-е гг. писал В.К. Гарданов: «Превращение этнического термина «черкес» по существу в собирательный, как это когда-то имело место с терминами «скиф», «сармат», «алан», приводило к тому, что за ним скрывались самые различные народы Кавказа. В первой половине XIX в. стало обычным называть «черкесами» не только абазинов или убыхов, но и совершенно отличных от них по языку жителей Дагестана, Чечено-Ингушетии, Осетии, Балкарии, Карачая. На проистекавшую из этого обстоятельства путаницу обратили внимание уже наиболее вдумчивые современники. Так, Л.Н. Толстой, работая в 1852 году над одним из первых своих очерков о кавказской жизни, счел необходимым начать его с разъяснения того, что тех «черкесов», о которых тогда так много писали и говорили, в действительности, не существует. «Чтобы поставить воображение читателя на ту точку, с которой мы можем понимать друг друга, начну с того, что черкесов нет, есть чеченцы, кумыки, абазехи и т.д…», — записал Л.Н. Толстой в черновом наброске своих «Записок о Кавказе».
Как справедливо замечают в своей статье Р.Х. Керейтов и Д.С. Кидирниязов, участь ошибочного отождествления с адыгским этносом постигла не только абазинца А.-Г. Кешева, но и ногайцев Султана Казы-Гирея, Тугана Ахлова, Ахло Ахлова, Наурузовых.
Таким образом, отстаиваемая Р.Х. Хашхожевой точка зрения об этнической принадлежности Адиль-Гирея Кешева, выглядит необъективно, как впрочем, и ее заявление (неподкрепленное ссылками) о том, что не только она, но и многие другие специалисты, писавшие о Каламбие, причисляют его к адыгским просветителям. При этом среди «значительной научной литературы» о Кешеве исследовательница упоминает собственные труды и работы Л.Г. Голубевой (почему-то «забывая» о В.Б. Тугове, с которым, кстати, полемизирует на протяжении всей статьи; И.Х. Калмыкове и других регионоведах). К сожалению, есть значительная доля исследователей, которые поверхностно знакомы с проблемой и не являются компетентными в ней: называя в своих работах Кешева адыгом, они либо опираются на название его художественных произведений, либо вслед за Р.Х. Хашхожевой, Л.Г. Голубевой причисляют Каламбия к числу адыгских просветителей.
На мой взгляд, учитывая происхождение А.-Г. Кешева, логично именовать его абазинским писателем и просветителем. Принимая во внимание широту тем, охватываемых в произведениях и публицистических заметках автора, можно считать его северокавказским просветителем. Наконец, признавая, что Каламбий наряду с другими народами Северо-Западного Кавказа очень много писал об адыгах, как крупнейшей этнической общности региона, вероятно, допустимо выражение, используемое краснодарским историком Б.А. Трехбратовым, который в своей статье о Кешеве именует его просветителем адыгов. Подобный подход снимает вопрос об этнической принадлежности Каламбия.
Следует также отметить, что в биографии А.-Г. Кешева до сих пор сохраняются невыясненные либо противоречивые факты. Так, в научной литературе приводятся две даты рождения писателя (1840 и 1837 г.).
Таким образом, в исследовании жизненного пути А.-Г. Кешева еще сохраняется ряд проблемных вопросов, на разрешение которых и следовало бы обратить внимание историков, при этом, не внося путаницу в уже давно выясненные факты биографии просветителя.
Ктиторова О. В. Феномен северокавказского просветительства в преломлении судьбы и творчества Адиль-Гирея Кешева. — Армавир; Ставрополь: Дизайн- студия Б, 2015.
